Вожатый машинально протирал рукой помутневшее стекло, хотя прекрасно понимал, что запотело оно снаружи.

Диспетчер, который должен был пропустить приближающийся океанский пароход, автоматически сделал то, что делал в жизни уже тысячи раз — дал вагоновожатому сигнал: «Проезд закрыт!» — и развел мост, отведя в сторону его среднюю часть. Для океанского корабля образовался проход в тридцать метров шириной.

Но сигнализация не сработала.

Вожатый, не видя сквозь запотевшее стекло, что в середине моста зияет пропасть, продолжал вести вагон.

Внезапно стало очень тихо — вагон пролетел в воздухе некоторое расстояние почти горизонтально. Окаменевший вожатый продолжал крепко держать рукоятку. В этой грозной тишине раздался отчаянный крик диспетчера. Сорок безработных, отлетев в переднюю часть вагона, как свинец потянули вниз, и вагон начал переворачиваться в воздухе. Затем его еще как-то крутануло, и он, опрокинувшись, с ужасающим всплеском упал крышей вниз и исчез под водой.

Из сорока не спасся ни один.

Минутой позже океанский пароход пересек это место, уже снова совсем спокойное.

Когда вагон начал переворачиваться в воздухе, Стеклянный Глаз, секретарь и Барашек вылетели с открытой площадки.

— Отпусти, а то утонем оба!

Стеклянный Глаз изо всех сил оттолкнул секретаря, не умевшего плавать и в смертельном страхе цеплявшегося за него, потом, поддерживая друга, поплыл, отдаваясь сильному течению.

Через полчаса они уже сидели на берегу, промокшие до нитки, но живые и невредимые. Барашек, вскочив, отряхнулся так, что брызги разлетелись дождем во все стороны, сел снова и вопросительно посмотрел на хозяина. Вокруг них уже образовалось маленькое озеро.

— Без тебя мне был бы конец, я бы сразу пошел ко дну.

— Ты за это сердишься на меня?

Секретарь не ответил. Он думал о тех сорока безработных, которые лежали на дне реки в закрытом вагоне, и попытался представить себе, что творилось в наполненном водой вагоне в первую бесконечно долгую минуту после погружения. Он уставился вниз, в воду, где лежал этот клубок переплетенных тел.

— Им работа уже не нужна.

— Если бы не Барашек, и нам она была бы не нужна. Мы остались бы в этой мышеловке.

Барашек тотчас положил мокрую лапу ка колено Стеклянного Глаза.

По дороге в город они услышали далекие одиночные выстрелы. На одной из красивых торговых улиц восставшие поставили поперек рельсов трамвайный вагон, притащив его с запасного пути, и укрылись за ним. Но улица была, как всегда, оживленной. Врага не было видно. Оживленные прохожие останавливались и, энергично жестикулируя, весело беседовали с четырьмя хорошо одетыми мятежниками.

Секретарь узнал одного из пламенных ораторов. Тот как раз небрежно сунул сигарету в зубы и опять взялся за свою винтовку. Красивая молодая женщина с восхищением смотрела на него с балкона.

Гораздо серьезнее выглядело все на широкой улице, выходившей к мосту. Три человека стояли у пулемета, контролировавшего мост, а впереди, на мосту, стояло еще двое, с винтовками наперевес. Здесь все было тихо.

Шаги друзей гулко раздавались, когда они проходили это место. Секретарь, глядя на трех хорошо одетых людей у пулемета, улыбнулся. За много месяцев впервые.

— Как это они нас безо всякого пропустили? — удивился Стеклянный Глаз, вспомнивший тяжелые уличные бои в Германии и плакат: «Проход закрыт- стреляют без предупреждения!»

— Они еще не научились. Научатся позже, когда будут уже против революции.

В центре города картина была совсем иной. Колоссальные толпы народа двигались по улицам. Всюду раздавались восторженные крики, которые подхватывали тысячи голосов.

Толпа умолкла, когда мимо прошагали солдаты, но разразилась смехом, как только те скрылись за углом.

Солдаты тоже улыбались; только юный офицер, шедший впереди, сжал губы и побледнел, будто шел сквозь строй.

Войска оцепили квартал, где были расположены дворец президента и правительственные здания. С удивлением посмотрев на множество конных, секретарь сказал:

— В уличных боях лошади только мешают.

Площадь перед дворцом президента была безлюдной. На ступенях подъезда стояли пулеметы. Президент не желал уходить в отставку, и поэтому в знак протеста на всех окнах были опущены жалюзи.

В портовом квартале друзья наткнулись на митинг. Человек в очках с золотой оправой, похожий на ученого, держал речь. Портовые рабочие молча слушали его.

Кто-то, понимавший немецкий и испанский, объяснил Стеклянному Глазу и секретарю: этот человек призывает рабочих отказаться от участия в восстании, цель которого не имеет ничего общего с их требованиями. Они принесут себя только в жертву своим классовым врагам.

— И он в самом деле прав. Он желает добра этим людям. Он прав.

— Ну, не знаю, это еще неизвестно, — сказал секретарь. — Мы на опыте убедились, что рабочие должны участвовать во всяком восстании, каких бы жертв это им ни стоило. Уже не раз бывало, что движение выходило за намеченные рамки.

Того же мнения придерживались, видимо, и портовые рабочие. От задних рядов отделилась большая группа, и образовался другой митинг, число участников которого все увеличивалось. Там говорил долговязый рабочий, слова его сопровождал гул одобрения.

И вот они уже выступили, чтобы принять участие в боях. Многие пошли за ними. Толпа вокруг ученого растаяла.

Стеклянный Глаз быстро отвел домой Барашка и сломя голову прибежал обратно к секретарю. Внезапно обоих словно охватила какая-то лихорадка. Они поспешили в центр города, и даже походка их изменилась.

Мимо них, необычно медленно, с напряженными лицами, промаршировали солдаты вперемежку с вооруженными штатскими. Эти солдаты были из полка, который первый перешел на сторону восставших.

Гул тысяч голосов донесся издалека, затих и раздался снова, теперь еле-еле слышный.

Улица, по которой шли Стеклянный Глаз и секретарь, была тихой и пустынной. Десятилетняя девочка с темными кудрями перегнулась через балкон. Но вышла какая-то дама и с отчаянным криком втащила ребенка внутрь. Жалюзи с грохотом опустились.

Стук опускающихся жалюзи, смешиваясь с звуками их собственных шагов, еще звучал в их ушах, когда из ворот огромного здания выскочили солдаты и вооруженные штатские. За ними показалась повозка, с которой солдат на ходу раздавал винтовки. Все делалось молча. Здесь, казалось, каждый уже понимал, чего хотел.

Неожиданно у Стеклянного Глаза и у секретаря тоже оказалось в руках оружие, и они, поспешно включившись в ряды солдат революции, зашагали по тихим и оживленным улицам, все время следуя за офицером, который, очевидно, знал, куда им идти.

Кое-где завязывалась перестрелка. В центре на одной из шумных площадей тысячи людей стояли, задрав кверху головы, как будто победа должна сойти к ним с неба: биплан, делая круги над площадью, сбрасывал листовки, плавно падавшие на плоские крыши. Только очень немногие, попадая в протянутые руки, достигали